ь ещё две недели...
 Боренька всё-таки приехал на обед и с сияющей улыбкой направил-
ся прямо ко мне. Наверное, мне надо было вскочить, поцеловать его, сказать
<спасибо> глазами, но я, как это уже повелось, не сообразила

                                               -19-
и весь обед мучилась угрызениями совести, видя, как он даже слегка поник.
Однако будучи натурой противоречивой, испытывая какое-то одно чувство, я
всегда не могла избежать и другого, противополож-
ного ему. Распрощавшись с Борей до завтра, я снова услышала, как откуда-то
издалека пробивается мой, так называемый, внутренний голос, пытаясь
усложнить мне жизнь: <И что же? Неужели ты дума-
ешь, что эти цветы для тебя? Да если бы он хотел подарить их тебе, то сделал
бы это наедине и лично. Ему нужна показуха! Ему надо покрасоваться перед
другими, а ты всего лишь подходящий повод!>. Но подобные мысли не
могли поколебать моих чувств к Бореньке. Даже если так, то что в этом
плохого? Это же просто мальчишество! И потом я всегда считала, что лучше
быть использованной, чем остаться невостребованной. Под конец дня я уже
полностью оказа-
лась во власти нежной благодарности, выразить которую могла только в
стихах. Говорить что-то ему я не смела, в его присутствии мною овладевала
какая-то паранормальная  робость, но стихи есть стихи. Это лучшее во мне, я
всегда так считала. Не знаю, хороши они или плохи. Я думаю, дурной поэзии
вообще не бывает, ведь любое стихотворение - это кусочек чувства,
увековечивающего какой-то момент... В конце концов, по-моему, когда стихи
посвяще-
ны тебе - это страшно приятно, даже если они и бездарны. Больше мне
нечего было дать Бореньке, нечем было его отблагодарить. И на следующий
день при прощании я отдала ему конверт. Он попросил разрешения
прочитать потом, наедине, и положил его в бардачок.
  Перед этим опоэтизированным прощанием я познакомила его с Анной,
моей школьной подругой. Это было своеобразным испыта-
нием. Дело в том, что Анюта обладала поразительно яркой внеш-
ностью и