Кажется, его звали Лукич. Он был настоящий богатырь. Но и ему пришлось приложить
немало усилий, 
чтобы забрать у меня нож и препроводить в карцер.
   Я не стал дожидаться разбирательства. Возможно, мне дали бы срок. Не знаю.
Той же ночью я бежал из 
детдома, выбравшись наружу через печную трубу. (Здание отапливалось дровами, а
роль карцера исполняла 
обычная комната, только с решетками на окнах). 
   Печка в карцере была полуразвалена и мне не составило труда добраться до
дымохода. Видимо, когда-то 
здесь был камин, потому дымоход оказался шире обычных печных труб.
   Наверное, только отчаяние помогло мне не застрять в узкой закопченной трубе.
Я выбрался наружу где-
то после полуночи и несся, как угорелый, до самого рассвета и практически без
передыха. 
   Возле какой-то церквушки навстречу мне попались две бабки, торопившиеся к
заутренней. Завидев меня, 
они с перепугу так и сели на дорогу. Испугаться было чего: с ног до головы
вымазанный сажей, почти голый 
и со вздыбленными волосами, я смахивал на чертенка, сбежавшего из преисподней...
     Я возвратился домой, в опостылевшую до зубной боли коммуналку. Но я уже был
другим. 
   В моей, еще неокрепшей, душе что-то окончательно сломалось. она как-будто
покрылась скорлупой, 
панцирем, через который до меня нельзя было достучаться.
   Первое время я был тише воды, ниже травы. Я снова пошел в школу и взялся за
учебу с таким же 
рвением, как и в детдоме. 
   Мать встретила меня с полным безразличием. Будто я был пустым местом. К нам
по-прежнему 
приходили пьянчужки, устраивали свои шабаши и по-прежнему пытались меня
воспитывать, чаще всего в 
пьяном виде. 
    И не только воспитывать. Они рьяно пытались научить меня пить спиртное.
Может, по этой причине я с 
юности возненавидел пьянчуг и запах водки, а в особенности самогона. 
   Мало того, я начал усиленно заниматься спортом. И достиг неплохих
результатов. Меня даже приняли в 
институт физкультуры. Казалось, что жизнь налаживается и передо мною появляется
пусть и не р