та, с маленькими 
стереотипными садиками. По этим местам он ребенком бегал и играл; небольшой 
рощицы, бывшей здесь, уже нет. От того времени и осталось только несколько 
полуразвалившихся лачуг, да запущенная крестьянская усадьба. Он вспомнил, что
сам 
думал когда-то снести эти трущобы. Но тогда он ожидал совершенно иного
результата...
     - Кстати, - сказал Херберт, - мы не представились друг другу. Меня зовут 
Херберт Соммер.
     Последовала напряженная пауза, и Вилли понял, что ему дали возможность 
вспомнить это имя. Но он его так и не вспомнил.
     А Херберт продолжал:
     - Знакомо тебе это имя?
     - К сожалению, нет, я много лет провел за границей.
     - Ясно, это объясняет дело, - удовлетворенно хмыкнул Херберт и сообщил: - 
Меня хорошо знают в стране. Я конферансье на радио и вообще затейник и хохмач.
     При этом он не счел нужным пояснить, что его роль на радио сводится к 
коротеньким репликам во второстепенном ревю. В своем самолюбовании он не 
удосужился даже узнать, кто его пассажир.
     Но вино начало уже оказывать на него действие, веселье больше не било
ключом. О, 
как хорошо знала Гун все стадии его опьянения! В конце концов его монологи
иссякли, и 
в машине слышалось только фальшивое пение его девятилетней дочери, исполнявшей 
неизвестно где выученный национальный гимн. Вновь и вновь она повторяла
окончание 
припева, содержащего мрачные слова:
     - "Скорбь и смерть идут по его следам".
     Она пела до тех пор, пока отец не рявкнул на нее:
     - Не могла бы ты прекратить свое гнусавое пение, Венше? Почему бы тебе не
спеть 
одну из моих песенок? Вспомни лучше что-нибудь веселое! А то "скорбь и
смерть"!... 
Уфф!
     Улыбнувшись сидящей рядом с ним девочке, Вилли Маттеус дал ей плитку 
шоколада. Вежливо поблагодарив, она взглянула на обертку.
     - Ой! Какие странные слова!
     - Это из Голландии, - с улыбкой сказал он. - Я как раз прибыл оттуда.
     Девочка отломила кусочек шоколада и предложила матери. У Херберта же, 
напротив, при